Транс-регионализация как системный фактор формирования региональной безопасности в Черноморско-Каспийском регионе
Безопасность, являющаяся одним из основных структурных элементов международно-политического дискурса, представляет собой наиболее динамично развивающуюся область международных отношений. За последнее десятилетие область исследований безопасности претерпела существенные трансформации, носящие парадигмальный характер в содержательном плане, так и дискурсного характера в прикладном измерении. Это поставило перед исследователями и экспертами проблему поиска определения феномена безопасности как явления, носящего комплексный характер в области международных отношений. Учитывая тот факт, что проблемное поле международной безопасности имеет тенденцию к смещению с «метауровня», обозначаемого в терминах международной системы, в субрегиональное измерение, проблема формирования субрегиональных систем безопасности, как важнейшей структурной компоненты международной системы евро-атлантической безопасности приобретает важнейшее значение в области функциональной ковергенции двух указанных уровней.
Важнейшими признаками, сложившейся международно-политической ситуации, является, первое- существующие институты международной и коллективной безопасности в Европе, функциональная несовместимость стратегий акторов на евро-атлантическом пространстве, не позволили решить важнейшую проблему – проблему войны и мира. Проявлением и результатом этой их неспособности стал конфликт на Кавказе августа 2008 года. Второе, ни один из существующих в Европе институционально-правовых механизмов не обеспечивает соблюдения принципа неделимости безопасности – отказа всех стран и межгосударственных объединений от укрепления собственной безопасности за счет безопасности других, следствием чего остается сохранение фундаментального, в «реалистической» интерпретации, принципа «границ безопасности».
На сегодняшний день плотность разнообразных институтов международного взаимодействия по вопросам безопасности является в Европе и в евро-атлантическом регионе в целом наиболее высокой в мире. Основными региональными структурами, деятельность которых в той или иной мере затрагивает проблематику коллективной безопасности, являются, помимо ООН, Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), Совет Европы (СЕ), Европейский союз (ЕС), Содружество независимых государств (СНГ), Организация Североатлантического договора (НАТО), Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ) и целый ряд субрегиональных структур.[1]
В целом, международно-политический ландшафт Европы и евро-атлантического пространства перегружен разнообразными многосторонними структурами. Нарастает их функциональная взаимозаменяемость, что ведет к возникновению элементов деструктивной конкуренции в подходах к таким сферам деятельности, как миротворчество и противодействие новым угрозам безопасности. Разрыв между глобальным характером возникающих проблем и групповым подходом к их решению снижает эффективность практических действий межгосударственных объединений и отдельных стран.
Существующие механизмы и институты многостороннего взаимодействия в вопросах безопасности не могут обеспечить способность сложившейся системы отвечать на новейшие вызовы и угрозы. В Европе нет действенной институционально-правовой основы для сотрудничества всех государств в таких вопросах, как противодействие наркотрафику, терроризму, киберпреступности, обеспечение биобезопасности, коллективное предупреждение и реагирование на чрезвычайные ситуации и гуманитарные кризисы, природоохранное сотрудничество и экологические вызовы, включая изменение глобального климата. Европейский союз и НАТО пытаются развивать самостоятельную деятельность на данных направлениях, что исключает полноценное участие России и целого ряда других стран, а также парализует действия ОБСЕ.
Констатируемая стабильность в отношениях между большинством государств региона обусловлена их включенностью в субрегиональные политико-экономические и военные группировки – НАТО и Европейский союз, обеспечивающие высочайший по международным меркам уровень доверия и взаимозависимости между участниками. Но как отмечается экспертами, еще до событий 2008 г. было ясно, что безопасный предел расширения НАТО на Восток достигнут. И, ка продемонстрировали события 2008 г., риски возникающие в процессе трансформации системы международной безопасности, главным образом на региональном уровне, не ограничиваются этим уровнем и затрагивают не только внутрирегиональных акторов, но и внерегиональных игроков.[2]
Основываясь на двух взаимно корреляционных аргументационных блоках: теоретико-методологическом и праксиологическом (прикладном), в рамках проводимого анализа- делается попытка делается попытка структурно-функционального анализа динамики трансформации системы субрегиональной безопасности в Каспийско-Черноморском регионе. Основной аналитический акцент авторами делается на оценке тенденций и структурных факторов в формировании в Каспийско-Черноморском регионе трансрегиональной системы безопасности, в частности- в определении структурно-функциональных уровней региона, в зависимости от конфигурации внутрирегиональных полюсов, через определение полярности субрегиональной системы (однополярная, многополярная или биполярная система), с целью выявления потенциала региона для создания оптимальной системы коллективной безопасности, предполагающей формирование «комплекса безопасности».[3]
Кавказский кризис августа 2008 г., кроме того, что он носил трагические последствия для обоих сторон конфликта, и положил начало новому витку системного развития дискурса безопасности, но также носил индикативную функцию для актуализации одной центральных теоретико-методологических проблем комплекса современных исследований в области безопасности. В прикладном смысле это выразилось в фиксировании двух фундаментальных тенденций развития международно-политической системы в контексте безопасности, определяющих развитие системы в двух, находящихся в дихотомической взаимосвязи, векторах: с одной стороны, это дефрагментация системы международной безопасности, обусловленная растущей структурной усложненностью и институциональной перегруженностью политического ландшафта евро-атлантического региона; с другой стороны это усиливающаяся тенденция регионализации, усиливающая структурную динамику системы в целом и усиливающая функциональную взаимосвязь существующих международных механизмов. Таким образом, следуя логики Дж. Розенау, указывавшего на два пути системного развития: интеграция системы при дезинтеграции подсистем (способствующая раздору) или интеграция системы и подситем одновременно (ускоряющая прогресс), отмеченная выше, как фундаментальная, тенденция дает основания к необходимости встраивания регионального компонента в более широкое проблемное поле дискурса безопасности.[4]
Кристофер Браунинг описал так называемый “internal/external security paradox” (“парадокс внутренней и внешней безопасности”), характерный для позиции ЕС, однако при ближайшем контекстном рассмотрении позиций других акторов, позиционирующих себя как региональные, и участвующие как в трансграничных так и транснациональных региональных проектах, наиболее близких ЕС в институциональном измерении сотрудничества, таких как России и НАТО, эта формула приобретает универсальный характер. [5] Приведенный Браунингом концепт является важным, с методологической точки зрения, компонентом аналитической призмы, которая позволяет использовать контекстуальное разделение на «внутреннее» и «внешнее» измерения безопасности при структурно-функциональном деконструировании дискурсивных моделей субрегиональных систем. В основе построения которых находится принцип регионального гегемонизма — regional hegemon policy, или применительно к политике ЕС — regional normative hegemon. Большинство из современных дискурсивных конструктов строятся именно по этому принципу, однако в проблемном поле регионализма существует концептуальное различие методологического характера, отображающее разницу подходов к принципам конструирования. В данном случае речь идет о двух основных классификациях подходов — государство-центричном и когнитивном регионализме. Такие, например, проекты, как регион «Центральной и Восточной Европы», «Балтийский регион» (и, как логическое следствие, проект «Северное измерение») после завершения, так называемой, четвертой волны расширения ЕС, представляют собой в содержательном плане когнитивные проекты. Именно этот фактор является решающим в региональном измерении политики России, это является причиной секъюритизации с ее стороны указанных проектов, считая их направленными на расширение нормативного и институционального экспансионизма ЕС и НАТО. В свою очередь такие трансрегиональные проекты как «Балтийско-Черноморский регион» и «Черноморско-Каспийский регион», несмотря на косвенное «противодействие» этим проектам со стороны России, она в свою очередь пытается инициировать аналогичные по содержанию проекты, такие как «Волго-Каспийский регион», и отчасти пытается участвовать в институциональном строительстве «Большого Черноморского региона», что является отражением государствоцентричного подхода.
Следуя внутренней логике теории «комплекса безопасности» Б.Бузана, которая может рассматриваться как матрица для региональных исследований и дает возможность связать изучение ситуации внутри государств исследуемого комплекса, отношений среди государств и других акторов международных отношений в данном комплексе, взаимодействий данного комплекса с соседними комплексами и с глобальными державами, возможно использование, применительно к анализу Черноморско-Каспийского региона, второго и четвертого уровней, что в свою очередь позволяет использовать, в качестве внутреннего методологического конструкта, функциональное разделение ведущих акторов региона на региональных и нерегиональных («инсайдеров» и «аутсайдеров»). [6] При этомдетерминирующим структурным фактором является уровень институциональной вовлеченности акторов в процесс конституирования субрегиональной системы безопасности, что также легитимируется теорией сильных и слабых государств Б.Бузана.[7]
Черноморский регион, или как еще принято называть- регион Черноморского бассейна, рассматривая его дифференцированно от Каспия, представляет собой сложную комбинацию когнитивных и государствоцентричных уровней «региональности», влияющих на внутрирегиональный климат. Речь идет о региональном и внерегиональном позиционировании акторов, имеющих отношение как к данной субрегиональной системе, так и международной. Регион Черноморского бассейна является сочетанием трех основных (гегемонных) составляющих: российской, европейской и турецкой, одна из которых является прежде всего «нормативным инвестором». Три указанных актора создают своего рода конкурентную гетерогенную среду, расширяя политическую сферу за пределы географических границ региона. В связи с чем, следует учесть, что половина государств-членов Организации Черноморского Экономического Сотрудничества не имеют непосредственного выхода к Черноморскому бассейну.[8] Это ставит проблему идентификации акторов как региональных «инсайдеров» и «аутсайдеров». В свою очередь, Россия косвенно поддерживает сложившийся формат «неопределенности», сохраняя дифференцированный (двухсторонний) формат отношений с партнерами в региональном строительстве. Россия активно участвует в диалоге по привлечению инвестиций в формате региональных проектов, с такими партнерами как США, Китай или Япония, «инсайдерами», за исключением США, являющейся «региональным внерегиональным актором».[9] Диаметрально противоположная ситуация складывается в сфере безопасности. Несмотря на то, что Турция является страной-членом НАТО и «ассоциированным членом» ЕС, Россия в двухстороннем порядке пытается сохранять региональное статус-кво через такие проекты как BLACKSEAFOR в противовес внешнему влиянию двух системооборазующих акторов евро-аталнтической системы безопасности как НАТО (с учетом номинального лидерства США в Альянсе) и ЕС. Важным аспектом также является «тандемность» России и Турции относительно вопроса транзита военных кораблей и их пребывания в акватории Черного моря по конвенции о статусе проливов заключенной в Монтре в 1936 г. Несмотря на это, следует учитывать тот факт, что Турция, не являющаяся членом ЕС, видит себя прежде всего полноценным когнитивным актором в регионе, в соответствии с чем проводит политику нормативного строительства с перспективой расширения политической и институциональной сфер региона включая Центральную Азию и дальше Китай. При этом Турцией учитывается трансрегиональное значение Черного моря, являющегося соединением трех морей — Каспийского, Эгейского и Средиземного.
Из так называемой «доавгустовской» повестки дня, критическим исходом которой стал вооруженный конфликт между Россией и Грузией, стало очевидным, невозможность применения существующих институционально- правовых режимов евро-атлантической безопасности на субрегиональном уровне. Исходя из этого, и структурно-функциональных характеристик Черноморско-Каспийского региона, необходимым условием согласования интересов всех региональных и внерегиональных акторов, с целью создания региона стабильности и безопасности, является коллективное принятие дифференцированного измерения безопасности для региона Черноморского бассейна и Каспийского моря, что позволит выработать оптимальную модель строительства трансрегиональной модели большого Черноморско-Каспийского региона, необходимым условием чего должно стать формирование субрегиональной системы коллективной безопасности как базиса высшей формы сообщества безопасности.[10]
ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ КАСПИЯ: РИСКИ И ВОЗМОЖНОСТИ ДЛЯ РОССИИ
Распад Советского Союза обусловил длительное снижение активности российского руководства в отношении Каспия. Сказывалась, во-первых, растерянность Москвы в связи с образованием новых прикаспийских государств и необходимостью серьезной корректировки модели поведения на каспийском направлении. Ранее политика Советского Союза на Каспии определялась соглашениями с Ираном от 1921 и 1940 годов, что предоставляло нашей стране весьма широкие возможности по освоению водного и шельфового пространства Каспия. 90-е годы стали периодом возникновения перед Россией новых угроз безопасности, таких как территориальные конфликты на Северном Кавказе, этнические конфликты в СНГ, расширение НАТО на Восток, внутриполитическая турбулентность в самой России. Столь широкий набор вызовов отодвинул проблему взаимодействия России с новыми прикаспийскими государствами на второй план, что впоследствии сказалось на переговорных позициях российского руководства по каспийской проблематике.
Во-вторых, серьезным ограничителем российского присутствия на Каспии стали центробежные тенденции в новых государствах, получивших независимость, а с ней и инфраструктурные возможности бывшего Советского Союза. Так, например, в Азербайджане после распада Советской империи находились такие крупные нефтяные месторождения, как «Гюргяны-море», «Нефтяные камни», «Банка Дарвина». В конце 70-х годов прошлого столетия были открыты месторождения нефти «Азери», «Чираг» и «Гюнешли», сыгравшие позже немаловажную роль в превращении Азербайджана в важный транспортный нефтяной узел на Каспии. Однако вследствие отсутствия у Азербайджана финансовых и кадровых возможностей для самостоятельной добычи углеводородов на имевшихся месторождениях и освоения новых запасов Баку демонстрировал крайнюю степень заинтересованности в привлечении иностранных компаний в свои энергетические районы. Подобная ситуация была типична для большинства новых прикаспийских государств, осознававших широкие возможности, которые мог обеспечить их энергетический потенциал, но не имевших ресурсов для качественной работы. Ситуация усугублялась тем, что покинув общее советское пространство, молодые республики не смогли решить спорные вопросы о границах, что естественным образом проецировалось на разногласия по поводу принадлежности нефтегазовых месторождений на Каспии. Наглядная иллюстрация затяжного «дележа» постсоветского нефтяного наследия – туркмено-азербайджанский спор о принадлежности месторождений «Азери», «Чираг», «Капяз». В российском случае долгое время спорным было месторождение Центральное вблизи границы с Казахстаном, однако в этом сюжете стороны все же пришли к компромиссу путем создания СП с участием трех компаний – «Газпрома», «ЛУКОЙЛа», и «Казмунайгаза». Ранее, в 2002 году, президенты двух стран Владимир Путин и Нурсултан Назарбаев договорились, что Центральное перейдет под юрисдикцию России, а два другие каспийские месторождения (Курмангазы и Хвалынское) — под казахстанскую[11].
Важным шагом России по укреплению своих позиций в регионе стало учреждение в 2000 году поста спецпредставителя президента РФ по Каспию в ранге вице-премьера с назначением Виктора Калюжного. Тем самым Москва направила сигнал прикаспийским соседям, а также нерегиональным игрокам о готовности активизировать свои усилия на Каспии и попытаться реанимировать свои позиции в регионе, причем не только в энергетике, но и в вопросах безопасности и приграничного сотрудничества. Одной из первых инициатив Калюжного в сфере взаимодействия на каспийском направлении стало создание стратегического центра прикаспийских государств, деятельность которого должна базироваться на экономических принципах. Однако главной цели – противодействия реализации альтернативных энергетических проектов в регионе – Калюжный так и не добился, за что в 2004 году был снят с поста спецпредставителя и отправился руководить российской дипмиссией в Латвию.
Серьезным испытанием для Москвы на Каспии становится ввод в эксплуатацию в 2005 году нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан (БТД), ставший триумфом «коллективного Запада», демонстрировавшего таким образом российским властям неизбежность вытеснения России с энергетического рынка Каспия и единение поставщиков и потребителей минуя северный маршрут. Запуск БТД, а спустя два года и газопровода Баку-Тбилиси-Эрзурум стал особенно знаковым на фоне актуализации в России концепции «энергетической сверхдержавы» и форсированного зондажа переговорного потенциала ключевого российского партнера в Прикаспии – Казахстана. Позиция Казахстана по вопросу сотрудничества в энергетики состоит в следующем: транспортировка нефти через все действующие маршруты, включая Каспийский трубопроводный консорциум (КТК) и Атырау–Самара. Он развивает транспортную систему для доставки нефти баржами через Каспийское море в Баку, рассматривает возможность подключения к БТД, а так же активно развивает сотрудничество с Китаем[12].
В 2007 году президенты России, Казахстана и Туркменистана подписали межправительственное соглашение о строительстве Прикаспийского газопровода, главной миссией которого заявлялась транспортировка туркменского газа в Европу. Новый маршрут был призван составить конкуренцию западному проекту транспортного коридора – газопроводу Nabucco, предполагавшему первоначальное участие Ирана. Однако проблема «иранского ядерного досье» привела к исключению республики из «газовых проектов» Запада и форсированной «обработке» постсоветских республик Центральной Азии и Южного Кавказа[13]. На данный момент авторы проектов так и не приступили к практической реализации ни одного из них – в случае с Прикаспийским газопроводом Россия и Туркменистан в 2010 году приняли решение заморозить проект до тех пор пока в Европе не вырастет спрос на газ[14], а в случае с Nabucco «тормозом» остаются нежелание стран-поставщиков документально фиксировать свое участие, а также перманентные разногласия между поставщиками и транзитерами (например, между Азербайджаном и Турцией по вопросу о подключении к Nabucco Армении).
Актуализация ряда острых международных вопросов – поствоенное развитие ситуации в Афганистане, «иранское ядерное досье», а также территориальные конфликты в Закавказье делают Каспий узлом многолетних и трудноразрешимых противоречий. Ситуация усугубляется отсутствием положительного решения вопроса о правовом статусе Каспия, что, с одной стороны, тормозит проникновение в регион внешних игроков (в связи с неурегулированным статусом водоема к нему неприменима Конвенция ООН по морскому праву от 1982 года), с другой, вовсе не отменяет роста активности нерегиональных игроков – США, Турции и Китая.
Значимость Каспия для нерегиональных игроков определяется следующими факторами:
1. энергетическим потенциалом шельфа и транзитными возможностями некаспийских государств, составляющих его ареал (Грузия, Турция, балканские государства).
2. выгодным стратегическим положением, позволяющим укреплять влияние в Центральной Азии, на Ближнем Востоке и на Южном Кавказе.
3. возможностью контролировать наркопоток из Афганистана.
4. проникновение в приграничные потенциально конфликтогенные российские регионы (Астраханская область, Дагестан, Калмыкия).
Середина 2000-х годов ознаменовалась подключением к региональным энергетическим процессам Турции, до этого занимавшей отстраненную позицию как в связи со спецификой внутриполитической ситуации в республике, так и отсутствием опыта активной игры в Закавказье как части СССР. Приход в 2002 году к власти в Турции умеренно консервативной Партии справедливости и развития способствовал формированию наступательного характера внешней политики республики, что особенно ярко проявлялось в стремлении Турции стать региональным «энергетическим диспетчером» путем подключения к транзитным проектам Запада в Центральной Азии и на Южном Кавказе.
Особого внимания заслуживает активизация турецкой дипломатии на Кавказе. В 2008 году, сразу после «пятидневной» войны в Южной Осетии официальная Анкара разработала собственную программу стабилизации обстановки в конфликтной зоне под названием «Платформа стабильности и сотрудничества на Кавказе». К обсуждению путей выхода из кризиса предполагалось подключить, помимо самой Турции, также Россию, Армению, Азербайджан и Грузию, с последующим присоединением к дискуссии ЕС и США. При этом «Платформа» исключала участие в ней новопризнанных Абхазии и Южной Осетии.
Россия приветствовала турецкую инициативу, которая, однако, впоследствии не получила развития, прежде всего, по причине невозможности подключения к переговорному процессу всех кавказских республик одновременно. К тому же нерешенными остаются двусторонние армяно-турецкие и армяно-азербайджанские проблемы. Трудно предположить, что Анкара не просчитала подобных последствий. Это дает основания утверждать, что проект «Кавказской платформы» изначально носил исключительно имиджевый характер с целью имитации региональной самостоятельности турецкой дипломатии, что на практике могло означать неявный американский контроль над миротворческим процессом в регионе.
Интерес Турции в плотном включении в миротворческий процесс обусловлен несколькими факторами. Прежде всего, в Турции проживает самая крупная лоббистская организация Абхазии – Кавказский комитет солидарности с Абхазией, а сама республика с XV по XVII вв. входила в состав Османской империи. На сегодняшний день в Турции проживает более 500 тысяч абхазцев, в то время как в самой Абхазии их чуть более 300 тысяч.
Во-вторых, во время конфликта в Южной Осетии серьезно пострадал имидж Турции как крупнейшего регионального «энергетического диспетчера» в связи со взрывом на нефтеналивном терминале трубопровода Баку-Тбилиси-Джейхан и последующей «заморозкой» газопровода Баку-Тбилиси-Эрзерум по причине отказа Азербайджана перекачивать газ через Грузию[15]. Это вынудило Анкару форсировать свою дипломатию на энергетическом направлении, рассчитывая, в том числе, и на увеличение энергопотока из России через свою территорию.
Не случайно в самый разгар российско-грузинского противостояния Россию посетил президент Турции Абдула Гюль с целью получить гарантии отсутствия у Москвы намерений наносить ущерб перечисленным выше трубопроводам. Анкара участвует во всех альтернативных Москве энергетических проектах, оказавшихся «замороженными» в виду отсутствия ресурсного обеспечения. В этих условиях Россия остается крупнейшим поставщиком углеводородов в Турцию, в связи с чем Анкара воздержалась от прямого осуждения действий РФ в Южной Осетии, а также от введения экономический санкций против России. При этом Турция является стратегическим союзником США в Малой Азии, имея определенные обязательства перед НАТО. Это вынуждает турецкое руководство занимать осторожную позицию в кавказском вопросе.
Значение Турции для внешнеэкономической политики РФ определяется энергетикой. Республика — один из ключевых транзитных участников газотранспортного проекта «Южный поток». Она же является потребителем российских энергетических ресурсов. Кроме того, Москва планирует наладить с Анкарой сотрудничество в области мирного атома. Уже только три обозначенных сегмента способны обеспечивают заметный уровень поступлений в российский бюджет. Кроме того, нужно держать в уме перспективную транзитную привлекательность Турции. По ее территории можно проложить ряд трубопроводов, способных нивелировать попытки США и некоторых стран ЕС добиться снижения зависимости Европы от энергетических поставок из России.
В этом контексте визит Владимира Путина в Турцию в конце 2012 года имел не только политическое, но и символическое значение. 7 декабря 2012 года в Анапе в торжественной обстановке был дан старт строительству «Южного потока», прокладку которого через свои территориальные воды в конце 2011 года одобрила Турция. Своим предупредительным визитом российский президент послал сигнал Анкаре о том, что в вопросах энергетики Турция продолжает играть важную роль для России, и Москва не намерена идти на обострение конфликта с морским соседом.
При этом жесткая позиция Москвы, занятая по вопросу размещения на территории Турции РЗК Patriot и в целом альтернативный подход российского руководства к решению сирийского вопроса послужили поводом для старта информационной кампании в турецких СМИ. Большинство турецких изданий, освещая визит, сделали акцент на состоянии здоровья российского премьера, а не на содержании переговоров. Кроме того, в день церемонии в Анапе появилась информация об отказе Турции от участия в «Южном потоке» в пользу Nabucco West и TANAP, где она является акционером.
Для самой Турции расширение своего присутствия в регионе означает возможность выйти на новый геополитический уровень, что в перспективе позволило бы Анкаре решить ряд глобальных задач – энергетической экспансии (прежде всего, на Каспий), а также увеличения политико-экономического влияния в прилежащих регионах (Южный Кавказ и Центральная Азия). Так, в декабре 2012 года Стамбул стал местом проведения международного «Каспийского форума» с участием крупных экспертов не только из стран региона, но и внешних игроков – США и Евросоюза.
Таким образом, энергетическая ситуация на Каспии в контексте интересов России представляется весьма противоречивой. С одной стороны, Россия по-прежнему играет значимую роль в энергетической политике большинства прикаспийских государств, что определяется как советской общностью, так и некоторой корреляцией внутриполитических процессов, являющихся ограничителями полномасштабного сближения этих государств с западными игроками. С другой стороны, пассивность российской дипломатии в деле продвижения интересов страны в регионе, а также в сопредельных государствах по-прежнему поддерживает благоприятные условия для проникновения нерегиональных игроков и расширения их переговорных и лоббистских возможностей. Кроме того, серьезным ограничителем российских интересов на Каспии в среднесрочной перспективе может стать Китай, руководство которого рассматривает регион (прежде всего, его центральноазиатский трек) как источник энергоресурсов для своих промышленных проектов.
Олег Миронов, Евгения Войко
1. Караганов С.А., Бордачев Т.В. К новой архитектуре евроатлантической безопасности.// Доклад сделанный в международном дискуссионном клубе Валдай. Лондон, 8-10 декабря 2010.
2. Тренин Д.В. Трансатлантическая безопасность в XXI веке: новые угрозы требуют новых подходов?// Выступление в Комитете по иностранным делам Палаты представителей Конгресса США. Вашингтон, 17 марта 2010.
3. Первенство в использовании термина «комплекс безопасности» принадлежит представителям конструктивистского направления в теории международных отношений Барри Бузану и Оле Веверу, которые полагают, что в полной мере он может быть применим для Европы в целом, которая может считаться «естественной единицей безопасности». Barry Buzan & Ole Waver. «Framing Nordic Security. European Scenarios for the 1990s and Beyond». In: «Nordic Security in the 1990s. Options in the Changing Europe». Edited by Jan Oberg. London: Pinter Publishers for TFF
4. Rosenau J.N. Stablility, Stasis and Security: Reflections on Superpower Leadership // http://www.ndu.edu/inss/spa/3rosen.htm
5. Американский историк Кристофер Браунинг, уделявший большое внимание проблемам европеизации, отмечал, на примере Калининградской области, что ЕС вопринимает Калининградскую область сквозь призму безопасности (что соответствует известной концепции securityzation, развиваемой в рамках школы исследований мира), делая таким образом константным приоритетом в отношениях с РФ, безопасность региона Балтийского моря с дискурсным включением в него российской части- Калининградской области. Christopher S.Browning. «The Internal/External Security Paradox and the Reconstruction of Boundaries in the Baltic: The Case of Kaliningrad». COPRI Working Paper, at http://www.copri.dk
6. Andrey Makarychev. Russia-EU: Competing logics of Region Building// DGAPanalyse, №1, March 2012.
7. Buzan B., Waever O. Regions and Powers: the Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
8. Andrey Makarychev. Russia-EU: Competing logics of Region Building// DGAPanalyse, №1, March 2012.
9. Термин вводимый в научный оборот в учебнике Кулматова К.Н., Митрофановой А.В. Региональные аспекты международных отношений. Из-во Восток-Запад. М., 2010.
10. Понятие «сообщество безопасности» впервые было использовано Ричардом Ван Вагененом в начале 1950х гг. Несмотря на это именно Карл Дойч стал автором теории сообщества безопасности в международных отношениях. Основополагающая работа Дойча по данной теме «Политическое сообщество и североатлантическое пространство: международная организация в свете исторического опыта». Karl W. Deutsch et al. Political community and the North Atlantic area: International Organization in the Light of Historical Experience Princeton: Princeton University Press, 1957.
11. Протокол к соглашению между Российской Федераций и Республикой Казахстан о разграничении дна северной части Каспийского моря в целях осуществления суверенных прав на недропользование от 6 июля 1998 г. — http://archive.kremlin.ru/text/docs/2002/05/30236.shtml.
12. В 2009 году запущен газопровод Туркменистан-Китай, протяженность которого составляет 7000 км. Из них 184, 5 км проложены по территории Туркменистана, 490 км – по территории Узбекистана, 1300 км- Казахстана, 4500 км – Китая/По данным портала Туркменстан.ру. — http://www.turkmenistan.ru/?page_id=3&lang_id=ru&elem_id=16011&type=event&sort=date_desc.
13. Energy and Security from the Caspian to Europe / A minority stuff report prepared for the use of the Committee on foreign relations United States Senate. 12.12.2012.
14. Москва и Ашхабад замораживают проект Прикаспийского трубопровода. Европе газ не нужен // Ведомости. – 25.10.2010.
15. После взрыва на трубопроводе Баку-Тбилиси-Джейхан нефть стала дорожать // Newsru.com. – 08.08.2008.
