Любой конфликт, как внутренний, так и международный, всегда сопровождается официальной риторикой, в задачи которой входит убеждение определенной целевой аудитории (собственного населения или международного сообщества) в своей правоте. Вовлеченные в конфликт стороны пытаются создать образ врага, обесчеловечивая противника и приписывая ему самые коварные замыслы. Такое взаимное восприятие всегда зеркально, ни одна из сторон, как правило, даже частично не признает свою вину, стараясь переложить весь груз ответственности за конфликт и его последствия на своего противника. Подобный неконструктивный подход часто заводит стороны в переговорный тупик и не позволяет достичь компромисса. Отметим, что описанная модель взаимодействия характерна для конфликтов любого уровня – от бытовых ссор до столкновения сверхдержав.
Конфликт августа 2008 года имел ярко выраженное пропагандистское измерение: скоротечность событий ограничила возможность международного сообщества и населения вовлеченных стран разобраться в происходящих событиях, в результате чего значимую роль стали играть интерпретации событий вовлеченными сторонами. Военные действия сопровождались информационной войной, в которой на первом этапе выиграла Грузия. России в информационной сфере пришлось занять оборонительную позицию и отвечать на обвинения Грузии, которая создала свою картину событий, отраженную в мировых СМИ. Несмотря на военную победу в конфликте, Россия понесла поражение в войне информационной. В дальнейшем урегулирование конфликта перешло на международный уровень с привлечением различных международных организаций и созданием международных переговорных площадок. Именно поэтому как для Москвы, так и для Тбилиси на постконфликтном этапе стало более важным оправдать свои действия в глазах международного сообщества, чем в глазах собственного населения.
Для создания образа врага часто используется такой прием, как персонификация зла: проще представить, что конфликт развязал конкретный политик (например, Саддам Хуссейн или Адольф Гитлер), а не абстрактные политические элиты. Ненависть должна быть предметна. Неудивительно в этой связи, что российская сторона обвиняет в произошедшем конфликте не Грузию в целом как государство, а конкретно М.Саакашвили и «его режим». Какой же образ грузинского президента формируется российским министерством иностранных дел в его заявлениях? Обратимся к конкретным примерам.
Первый важный аспект – это четкое разделение между М.Саакашвили и грузинским народом. В официальной риторике подчеркивается, что у России конфликт с конкретным человеком, который принял конкретное решение, но на уровне взаимоотношений между российским и грузинским народом подобных проблем нет. В выступлении 26 августа 2008 года министр иностранных дел России С.Лавров сказал буквально следующее: «Убежден, что грузинский народ, к которому мы питаем самые искренние чувства дружбы и симпатии, заслуживает правителей, способных реально заботиться о своей стране, избегать шагов, наносящих непоправимый вред своей собственной стране, – правителей, которые будут в состоянии взаимоуважительно, по-добрососедски, равноправно налаживать отношения с соседними народами» . Подобная же оценка высказывается в комментарии МИД от 14 октября 2010 года: «У России нет проблем с Грузией, грузинским народом. У нас проблема с режимом М.Саакашвили, который никак не может успокоиться. Ясно, однако, что все его судорожные действия, направленные на поиск все новых и новых раздражителей, не отвечают интересам грузинского народа, могут привести лишь к дополнительным проблемам для грузинских граждан» . Отметим, что в указанных примерах четко прослеживается мысль, что грузинский народ должен понять, что именно М.Саакашвили как политик создает для грузинского народа проблемы, и в интересах народа Грузии избрать себе другого главу государства.
Для международной аудитории подчеркивается «хроническая недоговороспособность» М.Саакашвили как политика, связанная с характеристиками его личности . Выше были упомянуты «судорожные действия» грузинского президента, который «никак не может успокоиться». Заявления Саакашвили о российской «оккупации» получили следующий комментарий замминистра иностранных дел России Г.Карасина: «М.Саакашвили своими действиями в отношении Южной Осетии закрыл себе «въезд» в серьезную политику. Сомневаюсь, что кто-нибудь в мире с уважением относится к его политической эксцентрике. В любом случае доверия он не заслуживает» . Создается образ человека, который не в состоянии отвечать за собственные действия: в официальных российских заявлениях упоминается «импульсивность и безответственность нынешнего грузинского руководства» , «хроническая шпиономания на антироссийской почве» , «паническая боязнь открытости и непредвзятой полемики по сложным вопросам», что представляет собой «тревожный симптом» . В приведенной риторике четко прослеживаются метафоры хронической, а, следовательно, неизлечимой душевной болезни. Тем самым дополнительно подчеркивается непродуктивность переговоров с политиком, который, в соответствии с формируемым образом, не в состоянии отвечать за свои действия.
Логично выглядит и следующий прием, использованный в российской риторике: раз М.Саакашвили «политически недееспособен», кто-то должен был его опекать в его действиях. И такие силы сразу же находятся: это США и НАТО, которым, впрочем, не удалось «смирить» грузинского президента. Из выступления С.Лаврова: «Мы выражали признательность американским коллегам за то, что они удерживают грузинского руководителя от безрассудных и губительных действий, губительных, прежде всего, для самой Грузии. Но, как показали последние события, США, видимо, не смогли выполнить функцию сдерживания этого режима, и режим, я бы сказал, вышел из-под контроля» . В комментарии относительно выполнения плана Медведева-Саркози проводится та же мысль: «Наши предложения многократно отвергались режимом Саакашвили, а его покровители отказались воздействовать на грузинского лидера».
В целом конфликт августа 2008 года оценивается не иначе как «военная авантюра» М.Саакашвили, который «мыслит категориями игры “ва-банк”» . Однако, в оценках действий Саакашвили прослеживается определенная непоследовательность: с одной стороны, подчеркивается спонтанность и непредсказуемость его решений, с другой стороны проводится мысль о заблаговременном и четком планировании действий в отношении Южной Осетии и Абхазии и стратегически продуманном курсе на разрыв отношений с Россией: например, в одном из заявлений упоминается «методичное разрушение традиционного российско-грузинского добрососедства во всех его аспектах» . Подобное противоречие легко объяснить, если принять во внимание, что в конфликтных дискурсах традиционно представляется, что противник имеет большую свободу выбора, а другая сторона всего лишь реагирует на продуманные шаги противника.
Еще одна, направленная в основном на международную аудиторию, оценка квалифицирует действия Грузии как «геноцид» против югоосетин и абхазов. Такую оценку находим в заявлении Д.Медведева, призванном объяснить причины признания Россией независимости Южной Осетии и Абхазии . Международная практика признания сепаратистских государств показывает, что на современном этапе развития международных отношений именно масштабное нарушение прав человека вплоть до геноцида может служить достаточным основанием для признания независимости какого-либо государства. Именно потребность в легитимизации своих действий на международном уровне обусловила использование данного термина. Для привлечения дополнительного внимания западных партнеров к происходящему в Южной Осетии и Абхазии после конфликта (проблема прекращения поставок газа) были использованы метафоры, отсылающие к Холокосту: «Россия многократно на различных международных форумах, в контактах с западными партнерами остро ставила вопрос о недопустимости продолжения «газового удушения» Южной Осетии» .
Как и в рамках любого конфликта каждая из сторон представляет свою позицию как объективную, а позицию противника – как идеологизированную и основанную на политических инсинуациях. Так, например, по поводу шестого раунда Женевских дискуссий по Закавказью было заявлено, что он «может приносить реальные результаты при условии отказа участников от политизированных подходов, базирующихся на желании игнорировать последствия трагических событий в регионе в августе 2008 года» . При этом собственные действия оцениваются как исключительно конструктивные и нацеленные на достижение соглашения и мира: «В этом регионе, где Россия исторически играет особую роль, наши цели являются ясными и транспарентными» . Характерен и следующий пример: «При рассмотрении в Нью-Йорке в мае-июне с.г. вопроса о продлении мандата ооновского присутствия в Грузии и Абхазии Россия столкнулась с явным нежеланием наших партнеров отбросить политические и идеологизированные формулировки, подтверждающие территориальную целостность Грузии. При этом наш подход в отношении международного присутствия в Абхазии был направлен исключительно на достижение стабильности в регионе» .
Подводя итог, необходимо подчеркнуть, что анализ конфликтной риторики будет конструктивным только при условии исследования позиций всех вовлеченных сторон. Анализ только российской риторики может привести к тому, что грузинские читатели лишний раз убедятся в правоте грузинского руководства. И наоборот, изучение грузинской риторики в России будет лишь способствовать закреплению сложившегося образа президента М.Саакашвили. Именно поэтому необходимо проводить одновременный анализ, сопоставление, чтобы на конкретных примерах показать «зеркальность» риторики, схожесть взаимных обвинений и используемых приемов. В любом конфликте всегда есть ответственность всех сторон. И только признание своей части ответственности позволит идти дальше по пути урегулирования к поиску компромисса.
Юлия Никитина,
Научный сотрудник Центра постсоветских исследований МГИМО
Москва (РФ)
