Сергей Маркедонов:
доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета, кандидат исторических наук
Северный Кавказ: новая динамика
Еще в начале 2014 года ситуация на Северном Кавказе была одной из главных тем в дискуссиях и спорах о положении дел в России и на постсоветском пространстве. В канун зимних Олимпийских игр в Сочи конференции и круглые столы, посвященные кавказской политике, следовали одна за другой. Остроты ситуации прибавляли, как неоднократные обещания лидеров радикально-исламистского подполья сорвать главные спортивные соревнования четырехлетия, так и громкие террористические атаки. В канун нового 2014 года весь мир потрясли взрывы в Волгограде.
Но главные спортивные соревнования четырехлетия с точки зрения безопасности прошли безупречно. Ничего даже близко сопоставимого с терактами в городе-герое на Волге, московском метро или аэропорту Домодедово не произошло. Не случилась и масштабная дестабилизация в северокавказских республиках, хотя недостатка в прогнозах относительно таких сценариев в канун «белой Олимпиады» было предостаточно. Более того, подготовка к играм показала, что даже оппоненты и проблемные партнеры могут сойтись в такой точке, как необходимость кооперации по обеспечению безопасности Северного Кавказа. Готовность к сотрудничеству с Россией продемонстрировали не только США и Великобритания, но и Грузия, которая еще в 2012 году во время президентства Михаила Саакашвили склонялась к использованию северокавказской турбулентности в своих целях.
В апреле 2014 года было официально объявлено о «нейтрализации» Доку Умарова, лидера террористической организации «Эмират Кавказ», выступавшего не только за северокавказский «джихад», но и за распространение диверсионно-террористической борьбы против российской власти на другие регионы страны (Поволжье, Кубань). За шесть с половиной лет «Эмират Кавказ» стал главной угрозой для безопасности России в турбулентном регионе. При этом его деятельность рассматривалась, как угроза и за пределами РФ. И в этом плане отнюдь не случайным является попадание Умарова и «Эмирата» в «черные списки» Госдепа США (в них фиксируются, как наиболее значимые лидеры террористических структур, так и сами эти организации). Наверное, при иных обстоятельствах ликвидация Умарова привлекла бы значительное внимание экспертов и политиков. Однако стремительное развитие украинского кризиса, изменение статуса Крыма и вооруженный конфликт в Донбассе вытеснили северокавказский регион из фокуса информационного внимания. Сегодня о нем говорят либо в контексте возможного влияния «крымского прецедента» на этнополитическое самоопределение республик Северного Кавказа, либо при обсуждении новых кадровых пертурбаций, призванных сделать региональное управление более эффективным. Между тем, от вытеснения северокавказских сюжетов на второй план информационной повестки дня они не перестали быть менее актуальными и не утратили своего самостоятельного значения вне всякой привязки к Крыму и перспективам развития полуострова в составе РФ.
За прошлый год общее число жертв вооруженного насилия на Северном Кавказе сократилось по сравнению с 2012 годом на 239 человек или на 19,5%. Налицо и снижение интенсивности вооруженного насилия в 2014 году. Если в 2013 году его жертвами стали 986 человек, то за 11 месяцев нынешнего года- 434 человека.
В конце июня 2014 года в интернете появился видеоролик, на котором преемник Умарова Али Абу-Мухаммад (Алиасхаб) Кебеков выступил с заявлением о том, что для него и для его соратников неприемлемы атаки против гражданских лиц, а также причинение вреда их собственности. Подобные инициативы и ранее озвучивались «джихадистами», хотя в реальности и не выполнялись. Во время так называемого умаровского «моратория» только за три месяца 2012 года от рук террористов погибло 22 человека, представляющих не вооруженные силы, полицию или внутренние войска, а гражданское население. Но если видеть в радикалах не альтруистов, а циничных представителей своего ремесла, то становится ясно, что их «миролюбие» — это следствие ослабления и утраты возможностей и ресурсов для новых терактов.
В то же самое время ни у кого не должно складываться благостной картинки. Так 12 августа 2014 года в столице Ингушетии Магас состоялось выездное заседание Национального антитеррористического комитета (НАК), на котором были озвучены данные на конец лета. Согласно им за предшествующие месяцы было уничтожено 158 боевиков и предотвращено 35 терактов. В начале декабря 2014 года Чечня снова попала в фокус внимания политиков, журналистов и экспертов. В столице республики Грозном произошло вооруженное столкновение, в результате которого погибло 10 представителей силовых структур, было уничтожено 9 нападавших боевиков. В ходе этого инцидента серьезно пострадал республиканский Дом печати. События в Грозном были выделены из общего ряда. Для этого есть несколько причин. Во-первых, декабрьский инцидент произошел буквально накануне ежегодного федерального послания президента России Владимира Путина, чья популярность во многом связана с репутацией политика, способствовавшего замирению Северного Кавказа. Во-вторых, бой в Грозном случился за неделю до другого знакового юбилея. Двадцать лет назад, 11 декабря 1994 года началась первая антисепаратистская кампания в Чечне. И в этом контексте не стоит забывать, что эта республика — единственный регион РФ, который в течение шести лет (1991-1994 и 1996-1999) находился полностью вне российской юрисдикции и был де-факто государством со своей особой внутренней, внешней, оборонной политикой.
2014 год стал также датой двух других знаковых юбилеев. В сентябре исполнилось 10 лет со дня захвата отрядом террористов школы в североосетинском Беслане и около 1200 заложников, преимущественно учеников, их родителей и педагогов. В результате этот варварского теракта погибло 186 детей! В августе же 2014 года исполнилось 15 лет с момента атаки боевиков Шамиля Басаева и Хаттаба на Дагестан, ставшей триггером второй антисепаратистской кампании в Чечне.
Можно ли говорить о каком-то замирении Северного Кавказа или он по-прежнему остается ахиллесовой пятой России, претендующей на особую роль в Евразии? Однозначного ответа на эти вопросы не существует. Однако при попытке рассмотрения положения дел в регионе следует иметь в виду, что с того момента, когда проблемы Чечни превратили его в фокус международного внимания, многое изменилось. Ситуация на Северном Кавказе стремительно развивается, и в наши дни самый проблемный регион России совсем не похож на самого себя в 1990-х и первой половине 2000-х годов.
Чеченская модель: обретения и издержки
Долгие годы российские и зарубежные аналитики, говоря «Северный Кавказ» подразумевали «Чечня». Но в настоящее время положение дел в регионе отнюдь не зарифмовано с Чеченской республикой. Более того, это образование в составе РФ предстает, как уникальный феномен среди постсоветских окраин, переживших всплеск сепаратизма и опыт де-факто государственности. Республика под началом Рамзана Кадырова стала важнейшим символом для Владимира Путина, пришедшего к власти под лозунгами замирения Кавказа и борьбы с терроризмом. Что традиционно ставят в заслугу Кадырову, в первую очередь? Политическую стабильность. В 2009 году в Чечне был отменен режим КТО (контртеррористической операции) республиканского значения. Защитники сепаратистского проекта либо физически устранены (Аслан Масхадов, Шамиль Басаев), находятся в эмиграции (Ахмед Закаев), либо перешли на службу к республиканским властям (Магомед Хамбиев). Количество террористических атак, несмотря на то, что они по-прежнему сохраняют свою актуальность, уменьшалось год от года. За 11 месяцев нынешнего года от них пострадал 51 человек (24 из них погибли). Для сравнения в 2013 году жертвами вооруженного насилия стал 101 человек (39 убитых), в то время как в 2012 года эта цифра составляла 174 человека (82 убитых), а за 2011 год 186 жертв (92 убитых). При этом декабрьская атака на Грозный стала третьим масштабным инцидентом для Чечни, начиная с апреля. Еще не утихли дискуссии по поводу атаки террориста-смертника, предпринятой в октябре (тогда погибли 5 сотрудников правоохранительных структур).
Сам же президент Чеченской Республики позиционирует себя не просто как лояльного Кремлю лидера и как «пехотинца Путина», но и как последовательного защитника российских внешнеполитических интересов. Вот и в контексте украинского кризиса Кадырова не раз упоминался, как потенциальный мощный игрок на стороне Кремля. То же касается заявлений чеченского лидера по Грузии или по Ближнему Востоку. Представить такое в абхазском или нагорно-карабахском контексте не могла бы и самая смелая футурологическая фантазия. При этом, как бы кто ни относился к личности главы Чечни стоит признать, что он — не «кукла» Москвы. У него есть свой собственный ресурс популярности внутри республики и за ее пределами. Даже в среде русских этнических националистов, сетующих на отсутствие своего Рамзана среди единомышленников!
В то же самое время это описание не должно создавать благостной картинки. У этой медали есть своя обратная сторона. Фактически речь идет о том, что Москва делегировала значительную часть суверенитета в отдельно взятые руки. И эти руки заняты созданием государства в государстве, не слишком заботясь о соответствии применяемых им практик общенациональному законодательству. Не говоря уже о широкой интеграции Чечни в Россию, что, конечно же, не сводится исключительно к проявлениям внешней лояльности со стороны чиновничьего класса. Издержки от такого развития очевидны уже сейчас. Это — растущее в российском обществе недовольство по отношению к Чечне и другим северокавказским субъектам и нарастание напряженности между гражданами страны разных национальностей. Во многом именно здесь надо искать корни популярности пресловутой идеи «Хватит кормить Кавказ».
Многоликий северокавказский ислам
Сегодняшний разговор о перспективах Северокавказского региона невозможен без обсуждения религиозной проблематике. В последние годы роль ислама в местных обществах неизмеримо выросла по сравнению с 1990- началом 2000-х годов. Не везде этот процесс происходит одинаково, можно говорить о более стремительном продвижении процесса исламского возрождения в восточной части Кавказа (в особенности в Дагестане). Как бы то ни было, помимо объяснимого интереса к религии и традициям предков происходит очевидная политизация ислама. Ее не следует, конечно, сводить исключительно к появлению салафитских групп (именуемых в российских СМИ «ваххабитами»). К авторитету религиозной нормы, а не светского права апеллируют и представители дагестанского Духовного управления мусульман, считающегося главным противником «лесных», а также глава Чечни и его окружение. При этом наблюдается серьезный внутриисламский раскол (он в наибольшей степени силен именно в Дагестане) между суфиями, сторонниками неофициального ислама (теми, кто не принимает официального духовенства, но при этом воздерживается от участия в диверсионно-террористической борьбе) и джихадистами, готовыми поддерживать «Эмират Кавказ» или другие сети религиозных радикалов. К слову сказать, в программных установках и заявлениях последних, как и в их виртуальном мире дискурс светского национал-сепаратизма практически полностью вытеснен идеями борьбы за «чистоту веры» и солидарности с братьями на Ближнем Востоке, в Северной Африке и Афганистане. Далеко не факт, что представители исламистских течений доподлинно осведомлены о северокавказской «братской поддержке».
Но сама эволюция в этом направлении крайне важна. Не учитывать ее при формировании адекватной стратегии регионального развития невозможно. Спору нет, без жестких методов в борьбе с радикалами обойтись невозможно. Было бы наивно предполагать, что одними разговорами и диалогами можно распутать имеющиеся узлы. Но в то же самое время опасно сводить всю политику на данном направлении к одним лишь операциями и рейдам. Во-первых, рост популярности политического ислама, включая и его радикальные версии, зачастую происходит не из-за какой-то изощренности заезжих или местных проповедников, а из-за системных провалов светской власти (неработающие суды, коррупция среди правоохранителей, некачественное образование на уровне школы и университета). В правовом и управленческом вакууме поборники «шариата» (даже без должного уровня знаний данного предмета) пытаются заполнить нишу. Во-вторых, любая религиозная идея может быть блокирована другой религиозной идеей. И в этом плане нужны альтернативы радикализму. Не просто на уровне повторения общеизвестных истин, но и качественной проповеди. Очевидно, что простой подпитки некоторых лояльных власти структур для формирования политической лояльности общества (прошу прощения за тавтологию) недостаточно. Нужны более широкие программы и проекты, связанные с мягкой силой, ориентированной, как на светские ценности, так и на умеренные формы религиозного возрождения.
Северный Кавказ в России и Россия на Северном Кавказе
Впрочем, было бы неверно рассматривать положение дел в отдельно взятом регионе, как некую занятную этнографическую особенность вне всякой связи с общероссийским контекстом. Между тем, в последние годы происходят серьезные подвижки в определении приоритетов для обсуждения. Если раньше происходящее на российском Кавказе рассматривалось, прежде всего, в контексте межэтнических отношений и региональной политики, то сегодня данная тема превратилась в сюжет общенационального масштаба. Не Чечня, Ингушетия, Дагестан сами по себе, а их восприятие «ядром России» выходит на первый план. Какова цена Северного Кавказа для РФ? Не только и не столько материальная, но и политическая. Усиливает или ослабляет страну нахождение проблемного региона в ее составе? Прибавляет ли Северный Кавказ новые возможности России в ее международной политике? Готовы ли москвичи и питерцы рассматривать чеченцев и дагестанцев, как своих соотечественников? Увы, но многие социологические опросы (приводить которые не позволяет формат авторской колонки) свидетельствуют о существовании определенной «кавказской стены» между отдельным регионом и «большой Россией». Добавим к этому критический уровень снижения северокавказского участия во многих принципиально важных процессах (прежде всего, призыв в армию, что по идее должно скреплять единство страны) и поощрение центром управленческой обособленности кавказских республик, а также нежелание вмешиваться в происходящие в регионе события. Но, не преодолев ее, не наполнишь реальным содержанием формулу «многонациональный народ РФ».
ИГИЛ: новая угроза
Ситуация в самом турбулентном регионе России развивается не в вакууме. На нее оказывают влияние и различные внешние факторы. В 2014 году самое пристальное внимание обратило на себя так называемое «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ). И хотя на сегодняшний день эта структура еще не вмешалась в кавказские процессы, ее выход на политическую арену не может оставаться для России незамеченным. Тем более, что в начале сентября 2014 года сторонники ИГИЛ распространили видеозапись, в которой содержались угрозы в адрес президента РФ Владимира Путина (которому пообещали «падение трона») и заявления о готовности принять участие в «освобождении Чечни и всего Кавказа». И хотя российский президент подвергся виртуальной атаке, в первую очередь, за поддержку сирийского коллеги Башара Асада, северокавказский контекст в этом «послании» тоже присутствовал. И совсем не случайно. Одной из важнейших причин российской позиции по Сирии (в том виде, в котором она последовательно отстаивается с самого начала гражданского противостояния в этой ближневосточной стране) является учет возможных последствий победы радикальных джихадистов в этой стране, соседних государствах, а также коллапса государственности, как таковой на Ближнем Востоке. Отношения между ИГИЛ и «Эмиратом Кавказ» до нынешнего времени нельзя назвать простыми. С одной стороны преемник Доку Умарова Алиасхаб Кебеков заявлял о своих связях с единомышленниками из «Исламского государства». Но с другой стороны, представители этих двух структур критиковали друг друга в отклонениях от «правильного ислама».
Через ИГИЛ прошли и сейчас проходят многочисленные представители исламистского «интернационала». География участников «Исламского государства» широка. По различным оценкам, в ее рядах порядка 12 тысяч выходцев из разных стран мира, включая и граждан государств-членов Евросоюза (Великобритании, Франции, Германии). И хотя численность россиян (прежде всего, выходцев из республик Северного Кавказа и Поволжья) не столь велико (их оценивают от 500 до 2000 человек), этот фактор ни в коем случае не следует преуменьшать. По справедливому замечанию публициста Арсена Ибрагима, «сегодня “аш-Шишани” (так в арабском мире называют чеченцев и часто вообще выходцев из Кавказа- С.М.) уже звучит как бренд. Быть может, потому, что конфликты теперь глобальные, да и цели тоже. Имена, как с конвейера — точно так же, как «Пепси» или «Кока-Кола», — служат символами глобализации, а бренд набирает ценность благодаря критике больше, нежели от положительных отзывов». В конфликт в Ираке и в Сирии вовлечены и выходцы из Панкиского ущелья (пограничный с Россией Ахметский район Грузии). Согласно оценкам руководителя Фонда интеграции Кавказа и член Совета старейшин Панкисского ущелья Умара Идигова, в конфликтах в Сирии и в Ираке в настоящее время участвуют порядка двухсот чеченцев-кистинцев из Панкиси. Одним из центральных персонажей этой сирийско-иракской истории является Умар (Омар) аш-Шишани. Под этим именем известен Тархан Батирашвили (сын грузина и кистинки, как в Грузии называют чеченцев, населяющих Панкиси). В 2008 году он участвовал в «пятидневной войне», но затем не смог найти себя на военной службе. Впоследствии он выехал в Турцию, затем на Ближний Восток, где присоединился к ИГИЛ.
Вооруженное насилие на Северном Кавказе не единожды рассматривались в контексте возможных внешнеполитических угроз для России. С одной стороны, об участии арабских наемников в деяниях кавказских боевиков говорили неоднократно. В 1990-х – начале 2000-х годов знаковой фигурой «исламистского интернационала» на Северном Кавказе был пресловутый «черный араб» Хаттаб (Хабиб Абдул Рахман, он же «Ахмед Однорукий»). На Северном Кавказе «засветились» такие персонажи, связанные с «Аль-Каидой», как Абу Омар Аль-Сейф, Абу Омар Кувейтский (Абу Дзейт), Муханнад (Абу Анас). Абу Хафс Аль-Урдани, хотя и высказывал публично свои симпатии в адрес Бен Ладена, но никогда не идентифицировал себя с известной террористической сетью. Были и другие фигуры меньшего масштаба.
Тем не менее, как справедливо полагает сирийский журналист и политолог Басель Хадж Джасем, «практически во всех случаях арабские боевики, которые заявили о своем участии в делах на Кавказе, не поддерживались своими правительствами. И большинство из них у себя дома проходили по обвинению в терроризме. Так что сложно сказать, что правительства и арабские режимы поддерживают радикализм и те экстремистские действия, что происходят на Северном Кавказе». Между тем, крайне важно понимать, где речь идет об официальной политике, а где о различных исламистских сетях, действующих параллельно с государствами, либо при попустительстве и молчаливом непротивлении первых лиц, либо вопреки их внешнеполитическим подходам. Отсюда и крайне осторожная позиция Москвы по поводу так называемой «арабской весны», которую никто и не пытался рассматривать сквозь очки демократических иллюзий, отдавая себе отчет в том, что улица и ближневосточное гражданское общество могут создавать угрозы не меньшие, чем коррумпированные светские режимы. И если последние своей политикой провоцируют радикальные настроения, то у первых они уже присутствуют «по умолчанию».
Как бы то ни было, в обращение внимания ИГИЛ к российскому Кавказу (равно, как и вовлечение выходцев из региона в диверсионно-террористическую борьбу на Ближнем Востоке) актуализирует проблему широкой международной кооперации в противодействии исламистской угрозе.
Россия — США: возможности кооперации против терроризма
11 сентября 2014 года отмечалась тринадцатая годовщина террористической атаки на «башни-близнецы» в Нью-Йорке и комплекс американского министерства обороны (Пентагон) в Вашингтоне. В этот день президент США Барак Обама выступил с телевизионным обращением к нации. В своем выступлении американский лидер говорил не только о террористической угрозе, как о важнейшем вызове международной безопасности. Фактически Обама объявил асимметричную войну так называемому «Исламскому государству Ирака и Леванта» (ИГИЛ). Многие обозреватели отметили, что по стилистике это было одно из самых жестких выступлений президента США за все время его двух президентских легислатур. ям так называемого «Исламского государства Ирака и Леванта» (ИГИЛ).
Таким образом, Вашингтон публично определил ИГИЛ в качестве главного вызова его интересам на Ближнем Востоке, в регионе, который имеет серьезное влияние и на положение дел на Кавказе и постсоветском пространстве в целом. Насколько серьезен этот вызов? И можно ли рассматривать его как слабый шанс на восстановление кооперации между Москвой и Вашингтоном, которая 13 лет назад смогла сблизить (правда, ненадолго) две страны? И если так, то, какие последствия это может оказать на динамику в Евразии?
Следует напомнить, что 23 июня 2010 года главный на тот момент северокавказский джихадист Доку Умаров был включен в список международных террористов, существующий в США. Комментируя это решение, руководитель подразделения американского Госдепа (ответственного за противодействие терроризму) Дэниел Бенджамен отметил тогда, что этот шаг был прямым ответом на угрозы, которые Умаров представлял не только для РФ, но и для Соединенных Штатов. «Недавние атаки, предпринятые Умаровым, и его операции иллюстрируют глобальную природу террористической угрозы, которой мы противостоим сегодня», — резюмировал высокопоставленный сотрудник Госдепа. Через год аналогичное решение было принято в отношении «Эмирата Кавказ», который пополнил «черные списки» американского Госдепартамента. Эта структура стала единственной террористической организацией российского происхождения, удостоенной такого специфического внимания американской стороны.
Самая крупная террористическая атака на территории США после 11 сентября 2001 года, произошедшая во время марафона в Бостоне принесла всемирную негативную известность двум братьев аварско-чеченского происхождения Тамерлану (1986-2013) и Джохару Царнаевым. И хотя последнее слово в этом процессе будет сказано судом присяжных, дискуссия вокруг «дела Царнаевых» заставила официальный Вашингтон не только минимизировать критику в отношении к российским действиям на Северном Кавказе, но и интенсифицировать кооперацию по обеспечению безопасности игр в Сочи. Достаточно сказать, что в ноябре 2013 года Мэттью Олсен, Директор Национального контртеррористического центра США подтвердил, что уровень сотрудничества спецслужб двух стран в преддверии зимней Олимпиады значительно улучшился.
К сожалению, эти отдельные шаги и публичные заявления не стали системой мер и основой для совместной стратегии взаимодействия между двумя странами, испытывающим схожие вызовы. Вот и сегодня, через год после бостонской трагедии американские представители заявляют о том, что российские спецслужбы не предоставили им всю полноту информации о зловещих планах братьев Царнаевых. Может быть это простая случайность, но в стихийные совпадения, учитывая сложнейший контекст противоречий между Москвой и Вашингтоном по Украине (и постсоветскому пространству в целом) верится с трудом. Тем паче, что еще в 2011 году ФБР по запросу российской ФСБ допрашивало Тамерлана Царнаева на предмет его связей с северокавказским исламистским подпольем.
Однако некоторые представители американского экспертного сообщества высказываются в пользу необходимость восстановления духа сотрудничества между США и Россией. Недавно в статье с «говорящим заголовком» «США нужна Россия» (вышла в издании «Балтимор Сан») Джером Исраэль (в прошлом высокопоставленный сотрудник ФБР и Агентства по национальной безопасности) прямо заявил: «Противопоставление себя России на Украине и стремление любым способом втянуть Украину в западную сферу влияния является совершенно глупой игрой, учитывая, что перед Америкой стоят более глобальные стратегические проблемы. Мы должны пересмотреть планы расширения НАТО, нам нужен опыт русских на Ближнем Востоке, в конце концов, это мистер Путин помог нам избежать вооруженного вторжения в Сирию. И мы забываем, что его правительство предупреждало нас в отношении готовящегося взрыва бомбы на марафоне в Бостоне». Во многом вторит ему и руководитель влиятельного Совета по Международным отношениям Ричард Хаас: «Мне не представляется, что Россия и Иран абсолютно враждебно относятся ко всему тому, что мы намереваемся сделать в Сирии и Ираке, поскольку и они совершенно не заинтересованы в том, чтобы ИГИЛ набирало силу. Иран вложил большое количество ресурсов в Ирак, и он крайне нервозно относится к радикализации суннитов. От 10 до 15 процентов населения России составляют мусульмане, и они также не хотят радикализации мусульманского мира».
Вопрос только в том, как добиться хотя бы ограниченного сотрудничества по обозначенным выше проблемам. В особенности, когда Вашингтон не хочет или не может пересмотреть свой украинский курс и отношения с монархиями Персидского залива. Действительно, активность ИГИЛ и других подобных сетей ставит остро вопрос о качественной международной кооперации ведущих мировых игроков. Но ее трудно добиться, если в их действиях присутствует дискретность. В самом деле, как можно признавать «Эмират Кавказ» в качестве угрозы не только РФ, но и Западу, но при этом игнорировать российские резоны по Сирии и Ближнему Востоку в целом, сводя всю сложность проблемы к якобы имеющейся личной симпатии «диктатора Путина» к «тирану Асаду»? Как можно противостоять ИГИЛ в Ираке, но при этом одновременно не желать взаимодействовать с сирийским лидером, официальным Тегераном (который, кстати, последовательно выступал за территориальную целостность РФ и против исламистских антироссийских группировок на Северном Кавказе) и Москвой? Конечно, эти узлы трудно развязать. Но, опираясь на ранее накопленный опыт и общие вызовы, за данную работу стоило бы взяться. Понимая, что она потребует и нетривиальных ходов, и пересмотра более широких контекстов двусторонних отношений, без чего взаимного доверия будет трудно достичь.